Владимир Усольцев

Лига усачей

Грандиозные тектонические сдвиги, наступившие в жизни нас, бедолаг - простых советских граждан - с приходом долго ожидавшейся, и все-таки застигшей всех, как кирпич на голову, перестройки закрутили и мою биографию в смерче сменяющих друг друга событий так, что я, не успев моргнуть и глазом, превратился в нечто, к чему всегда относился, мягко говоря, непочтительно: я стал торгашом. Становление это проходило в несколько этапов. Вначале я руководил экспортом и импортом огромного НПО, потом я стал кооператором и вывел наш машиностроительный кооператив "Дух" на вожделенный платежеспособный рынок сытого Запада. Логическим завершением моего скольжения по сомнительной дорожке барышей и чистогана стало учреждение моей собственной фирмы, которая в строгом соответствии с диалектическим материализмом пережила свой звездный час и загинула в болоте неслыханных нововведений, затопившем осушенную когда-то Белоруссию. Хотя эти нововведения и захлестнули Беларусь от чрезмерной любви к диалектическому материализму, наука эта тут ни при чем. Виновата чрезмерность. Но не будем отвлекаться от темы.

На всех этапах моего погружения в манящий блеском рекламы и холодком представительского пива мир товарооборота и кредита, логистики и фактурирования я многократно бывал на самых разных ярмарках и выставках. Вначале - как посетитель, ищущий здоровую коммерческую идею - на чем бы таком провернуть пару сделок? - а потом и как купец с собственным стендом и запасом пива в холодильнике. Где я только не побывал в эти по-своему замечательные времена!? От минского "Экспоцентра" (точнее было бы его назвать "Экспоцентрик" или еще точнее - "Экспоцентришко" - до того он мал по сравнению с другими "Экспо") до гигантского города-выставки - Ганноверской ярмарки, о которой знатоки говорят, что сейчас ей нет равных в мире и что она даже может сравниться с когдатошней Нижегородской ярмаркой, тоже пострадавшей от чрезмерного увлечения диалектическим материализмом. Бывал я в Цюрихе, где вся земля пропитана валютой так, что один квадратный метр ее стоит до миллиона долларов. Бывал я в Мюнхене и в Брно, где земля тоже пропитана, но уже пивом. Бывал я и в провинциальном городишке Зинсхайм, что по дороге из Хайльбронна в Гейдельберг. Там на площади десятка минских "Экспоцентров" пристроилась ежегодная ярмарка автоматического привода. Похоже, что там вся земля пропитана техническими идеями, из которых сорняком вырос неподалеку от ярмарочных павильонов музей техники с букетом самолетов и самолетиков, опирающихся, как бутоны цветов, на стальные стебельки-подпорки. В Вене я тоже бывал - там все пропитано Чехией: что ни венчанин, то Новак, Поспишил или Кратохвил. В Париже все проникнуто аппетитным духом греховных сооблазнов. И я им c переменным успехом противостоял. Разумеется, бывал я и в Москве на Красной Пресне. Там земля тоже пропитана, особенно вдоль забора.

Все ярмарки имеют массу общих черт. Для меня всегда было наиболее ярким впечатлением явление западных акул бизнеса простому люду. В дни работы ярмарок каждое утро деловито, но не спеша - без суеты, уверенно и с осознанием собственной важности движутся от парковок или стоянок такси к павильонам, кучками и поодиночку, черные дорогие костюмы со сверкающими свежестью и белизной рубашками при умопомрачительных галстуках и сияющих дорогущих туфлях. Если дело происходит не летом, то поверх всего этого великолепия лениво развеваются обязательно распахнутые длинные дорогие пальто, тоже торжественно-черного цвета. Несмотря на то, что черный цвет доминирует в облике экпонирующегося буржуя, никому не придет в голову увидеть в этом хотя бы намек на какой-то траур. О каком трауре может идти речь, когда носители этих черно-белых одежд олицетворяют собой апофеоз оптимизма и жизнеутверждения! Приветливые лучезарные лица с непременным румянцем на обе щеки, безукоризненная прическа, легкий аромат мужской косметики. Нет, друзья мои, эти люди идут не на тризну, они идут на праздник жизни. Они - сами бессмертные боги!

Говорят, что и я со временем стал им подобен - та же уверенность во взгляде и приветливость ко всем. (И с чего мне быть неприветливым? Мне же не надо готовить выступление на партсобрании и искать поводы для критики и самокритики). Может быть, это и так. Как-то выставлялся я в Москве совместно с моими немецкими партнерами из шоколадной отрасли. С посетителями я общался, естественно, на родном русском языке, со своими партнерами, естественно, на немецком. Иногда выступал в роли переводчика, когда какой-нибудь настырный посетитель хотел обязательно выяснить, на каких ситах просеивается этот какао-порошок, или сколько часов и при какой температуре перемалывается какао-масса. На соседнем стенде работали две московские переводицы, которые волей-неволей могли наблюдать меня в действии. К концу второго дня во время затишья перед закрытием павильона они меня спросили, где я выучился так здорово говорить по-русски. К таким вопросам я уже давно привык и они уже не возбуждали во мне естественного самодовольства. Узнав из моего спокойного ответа, что я русский, они тут же догадались, что я в детстве был вывезен в Германию, и теперь у меня два родных языка. Узнав правду, что я всего-навсего скромный частник из Минска, они возмутились моим враньем. "Мы же профессиональные переводчицы, мы-то знаем, что у Вас обязан быть акцент и вообще...". Вот в этом-то "вообще", видимо, и было все дело. Одна из них задумалась и воскликнула: "Я поняла! У Вас их стиль поведения, Вы стали, как они, раскованы, Вы уже не совок! Вас невозможно от них отличить. Даже если у Вас и есть акцент, он не воспринимается, так как для каждого Вы - априорно немец, причем западный". Думаю, это была правда...
Но одно отличие все-таки оставалось. Не было мое лицо никогда таким холеным, ибо не ведало оно всю свою жизнь никакой косметики: ни лосьонов, ни кремов, ни других премудростей, о существовании которых я, признаюсь честно, даже и не подозреваю. Оставаясь где-то в глубине души совхозным парнем, испытываю я до сих пор легкое презрение ко всем косметическим средствам. У нас в совхозе царил один ясный принцип: не мужское это дело - мазаться, а исключительно бабское. Кстати, ощущение жизненного успеха действует явно не хуже кремов против морщин и прочих чудес холения наших вечных визитных карточек, извечных наших спутников - наших лиц. Когда мои дела шли блестяще и все время в гору, а именно к этому времени относится описанный выше эпизод на московской кондитерской выставке, все давали мне на вид меньше лет, чем было на самом деле, и сам я часто удивлялся, глядя в зеркало, неужели эта самодовольная рожа - мое лицо?

* * *

Уже после первых двух-трех ярмарок я заметил, что на каждой ярмарке обязательно присутствует некто совершенно замечательный. Не было такой ярмарки, чтобы этот совершенно замечательный некто на ней не присутствовал. Исключение составляет минский "Экспоцентр", где эта потрясающая личность никак не обнаруживалась. Вообще-то это были всякий раз разные личности. Наиболее грандиозные ярмарки типа "Индустримессе" в Ганновере привлекали наверняка несколько таких замечательных личностей. Чтобы избежать многократного повторения тяжеловесного определения "эта совершенно замечательная личность" и облегчить жизнь себе и читателю, ограничусь более кратким определением: усач. Читатель наверняка сразу представит себе усатого человека и - мне это совершенно ясно - обязательно ошибется. Представить себе описываемого мною усача, опираясь только на то, что речь идет об усатом человеке - просто невозможно. Чтобы у читателя сложилось более или менее адекватное представление об усаче, мне придется попотеть. Усатых людей полным-полно среди сильной половины человечества. Что может быть тут такого уж замечательного? Усатых действительно было и есть множество, а вот усачей можно пересчитать, наверное, по пальцам. Я попрошу читателя вдуматься, можно ли назвать носителя усиков щеточкой арийского фюрера Адольфа Шикльгрубера, он же Адольф Гитлер, усачом? Да никогда! Идем дальше. Обманутый своим вышеупомянутым камарадом и союзником в борьбе против демократической скверны Иосиф Виссарионович Джугашвили, он же товарищ Сталин, был намного усатее, но и его не осмелится чувствительный к нюансам русского словотворчества язык назвать усачом. Носители великолепных усов - от Семена Буденого и Максима Горького до любимца российской провинции, управляющего "Полем чудес" - здесь так и просится добавка "в стране дураков" - Леонида Якубовича - могут быть названы всего-навсего усатыми, но никак не усачами. Интуитивное чувство родного языка резко снижает количество усачей до ничтожной щепотки особей мужского пола, у которых усы - это все. Усы у усача должны быть такие, чтобы никакая другая часть внешности никоим образом не вмешивалась в его образ. У него могут быть какие-угодно глаза, его нос может быть какой-угодно формы, он может быть лицом кавказской национальности, китайцем, негром, эскимосом, индейцем - кем угодно; он может быть лысым или лохматым как Емеля-дурачок, он может быть рыжим, блондином, брюнетом, может быть окрашен в аквамариновый цвет, носить очки или обходиться без них - все это второстепенно. Главное для усача - его усы, которые должны затмить все выше перечисленное. Если за усачом ведется слежка, филер при составлении словесного портрета должен мучиться, вспоминая какие-нибудь другие характерные черты усача помимо усов. У настоящего усача филер должен обязательно дать маху - перепутать цвет глаз, форму носа и вид прически, ослепленный единственным родовым признаком усача - его усами, вернее, усищами.
Дорогой мой читатель - носитель нашего родного великого и могучего русского языка - несомненно, в силу своего происхождения, сразу понял, чем отличается просто усатый от усача. Усатый - это прилагательное, его недостаточно для полного описания усообладателя; к нему настойчиво просится добавка-существительное. Например: усатый блондин или усатый грузин, усатый очкарик, наконец. А усачу прилагательное просто ни к чему: усач - и баста! Есть в русском языке и у прилагательных шанс стать существительными. Есть замечательные существительные, образованные от прилагательных. Вот, например, сочная русская фраза с двумя такими повышенными до существительных бывшими прилагательными: толстомордый врезал усатому. Но, согласитесь, все-таки это какие-то ущербные существительные. Все равно что главный инженер с семиклассным образованием. Короче, всякий русский сразу поймет, кто такой усач, ибо наш родной язык зарезервировал в своих запасниках это категорически ясное и недвусмысленное существительное. А сколько раз в жизни мы пользовались этим существительным? А!? Да нисколько! Есть, правда, одно исключение - жук-усач из семейства древоточцев, от которого мы в ужасе убегали в босоногом детстве, страшась его фантастических усищ. Слово "усач" в отношении к человеку в России вышло из употребления! Но раз такое слово существует, значит были на и на Руси когда-то усачи! Были и сплыли...

Но вернемся к существующим заграничным усачам, которые были обнаружены мной на ярмарках, как их обязательный атрибут. Увидев впервые такого усача, я сразу без малейшего труда извлек из своей словарной копилки это неупотребляемое, но реально существующее слово. Хоть усач - слово и самодостаточное, вполне можно допускать, что усач усачу может быть и рознь - в зависимости от формы усов. Для усача определяющим является не форма усов, а их абсолютный авторитет на голове, который может быть достигнут только умопомрачительными размерами. Усачи, обнаруженные мною на ярмарках среди земных богов, как сговорившись, носили идентичные усы. Сейчас я попробую описать их с максимальной точностью и образностью. В моих прошлых жизнях я был лучшим учеником по геометрии, а позднее был не последним студентом факультета с физико-математическим уклоном в знаменитом университете. Поэтому я охотно воспользуюсь геометрическими терминами. Рассмотрим некоторую голову в форме эллипсоида с вертикально направленной большой осью. Теперь представим себе касательную к эллипсоиду, касающуюся его поверхности в горизонтальной плоскости, пересекающей эллипсоид через нижний фокус. Для читателя, малознакомого с милой моему сердцу геометрией, упростим описание: достаточно представить длинное симметричное веретено, приклеенное посередине под носом и выставленное плотницким уровнем строго горизонтально. И пресловутая касательная, и более доступное веретено указывают нам направление роста усов у ярмарочного усача. Веретено длиной около 40 сантиметров и толщиной около двух сантиметров в самой толстой средней части, приклеиваемой к верхней губе, с равномерно сходящими на нет острыми концами дает наиболее точное представление о форме этих великолепных копий-усищ. Очевидно, что для удержания этой строгой формы необходим особо сильный клей. Вся прелесть таких усищ была в том, что клея на них совершенно не было видно. Просто фокус какой-то!
Я мог бы указать на усы известного парадоксального художника Сальватора Дали как на образец. У Дали усы были похожи на усищи усачей с ярмарок, но были против них безнадежно малы и худосочны.
Разумеется, не могли такие сверхусы не ослепить и не привлечь внимания в любой толпе. Когда я заметил первого усача в Ганновере, я уже не мог сосредоточиться на своей прямой работе - демонстрации линейных шаговых двигателей, а все размышлял о неведомой силе, удерживавшей эти чудо-усы.
Потом эти суперусы возникали на каждой ярмарке, всегда неожиданно и всегда с ошеломляющим эффектом: я смотрел на них как зачарованный, а они проходили мимо как прямое воплощение достоинства и гордости. Вот мол де мы какие! Я вначале думал, что это один и тот же чудак дурачит публику, как ярмарочный шут. Вглядевшись-таки повнимательней, я обнаружил, что это были всякий раз разные люди и в поведении их ничего шутовского не было - это были обычные ярмарочные боги-буржуи. В конце концов я привык к закономерному возникновению усачей на каждой ярмарке и уже не ломал себе голову, как их усищи не теряют формы?

* * *

И все-таки я везунчик! Много раз мне в жизни везло. Надо сказать, что часто мне везло и в негативном смысле: у всех все в порядке, а у меня запросто могло произойти что-нибудь невероятно-неприятное. Но все мои неприятности, однако, не уменьшили моего ощущения, что мне все-таки больше везет в положительном смысле. И вот, мне в очередной раз повезло, и я неожиданно познакомился с одним из усачей.
Было это на торжественном вечере по поводу запуска очередного завода по производству электронных компонентов для автопромышленности фирмы "Нидер электроникс" в земле Заарланд. Попал я туда случайно, будучи в приятельских отношениях с несколькими руководителями этой фирмы. Я опоздал к началу застолья, и один из моих приятелей Йорг подводил меня к столу, когда все уже заняли свои места. Мое место с типографски набранной табличкой с моим именем с присоединением академического титула оказалось напротив ... Да-да, ты прав, мой читатель, напротив усача! Я был сам не свой. Признаюсь, что освоенные мной за долгие годы общения с немцами манеры хорошего тона не были освоены мной достаточно прочно. Я волей-неволей таращился на суперусы и с трудом застявлял себя держаться приличий. Я не был официально никому представлен - за меня говорила табличка на столе, да и не до того было: надо было отдавать должное мастерству приглашенных из лучших ресторанов соседней Франции поваров. Но усач напротив не позволял мне сосредоточиться на моих вкусовых рецепторах. Тогда Йорг, видя, что я слишком потрясен веретенообразными усами, а вблизи они казались еще более фантастическими, чем издалека, расхохотался и вслух рубанул: "Уве, позволь я тебя прямо сейчас представлю доктору Усольцеву - ты о нем уже слышал, а то он из-за твоих усов есть спокойно не может". Йорг оказался молодцом. Он действительно разрядил мою внутреннюю напряженность, а Уве оказался вполне симпатичным собеседником. Он спросил, нравятся ли мне его усы. В его вопросе звучала и гордость и любовь к этому чуду. Я энергично заверил его, что я просто в восторге. Уве был вполне доволен моим ответом и продемонстрировал, как забавно колеблются его копья-усы, когда он начинает быстро и энергично жевать. Друзья мои, это надо видеть! Рассказывать об этом - самое неблагодарное дело: не хватит слов. Главное в этом упражнении было то, что усы, несмотря на энергичное движение челюстей Уве, не теряли своего строго горизонтального положения. В этом воистину было что-то сверхестественное. Любой инженер, сдавший курс сопромата, сказал бы, что так не бывает. Я со своим могучим воображением живо представил себе, как какой-нибудь сопроматовый доцент изгоняет Уве с зачета и отправляет его на переделку усов на более правильные, которые не вступали бы так нагло в противоречие с этой арифметически точной наукой.
Надо ли подчеркивать, что Уве захватил мое внимание полностью. Мне ужасно хотелось пообщаться с этим феноменом. Мне опять повезло - и Уве почему-то считал меня феноменом, хотя я отродясь усов не носил. Но в общем-то легко догадаться, почему: не каждый же день удается рядовому немцу-буржую так вот запросто поболтать с сибиряком!
Уве был чистокровный ариец, говоривший на исключительно чистом "Хохдойче". Для малопосвященных замечу, что у немцев, когда-то населявших 330 крохотных удельных княжеств, существует не менее пятисот диалектов единого немецкого языка. Порой эти диалекты так сильно отличаются друг от друга, что их носители просто не в состоянии друг друга понять. Так обстоит дело, например, когда баварец приезжает на балтийское побережье. Если бы не литературная норма - "Хохдойч", все бы в Германии смешалось. Но даже при наличии спасительного "Хохдойча" в языке почти каждого немца слышится акцент от родного диалекта. Тяжело в Германии притворяться и скрывать свое происхождение: диалектный призвук здесь исполняет роль более сильную, чем паспорт: паспорт подделать, как известно, тяжело, но можно; подделать диалектную интонацию - намного сложнее. Я знал немецких филологов, которые коллекционировали диалектные особенности и которые были способны по запросу полиции дать такое заключение: "Подозреваемый происходит из восточной части Бишофсверды, но молодые годы провел в Лейпциге. Последние 5 лет подозреваемый провел во Фрайбурге". Такая экспертиза бывает чаще всего безошибочной. Малая часть счастливчиков происходит из немногочисленных островков, довольно далеко друг от друга расположенных, где нормативный "Хохдойч" волею случая является их родным диалектом. На чистом "Хохдойче" без диалектной окраски говорит и интеллектуальная элита: юристы, вузовские преподаватели, ученые. Умение говорить на чистом "Хохдойче" - это существенный элемент в самоутверждении: "Слышите!? Я могу говорить как самые образованные люди!". Это результат языковых способностей и долгого труда. Нам, русским, это понять довольно тяжело: от Москвы до Владивостока мы прекрасно понимаем друг друга. Знаменитые диалекты Поволжья, Южной России или Вятки - просто ничтожный пустяк по сравнению с немецкими диалектами.
Так вот Уве был тем счастливчиком, кто мог предъявить свой "Хохдойч" как диплом престижного университета. Ему это, однако, далось без труда: он вырос в Ганновере - в этом счастливом островке природного "Хохдойча".
Мы оказались с Уве ровесниками. В то время, как я гробил свое здоровье в излучении магнетронов и в библиотечной пыли, наивно надеясь вписать свое имя в анналы отечественной науки, Уве гробил свое здоровье, летая на "Старфайтерах" - скандально известных американских истребителях, которые поставили с большим отрывом мировой рекорд по количеству аварий и унесенных жизней своих пилотов. Уве был военным летчиком и дважды катапультировался из закапризничавших машин. После второго катапультирования врачи списали его со службы - позвоночник его уже был не тот. Уве загоревал, запил, но в конце-концов собрался, закончил торговую школу и стал подвизаться в качестве торгового агента. Именно в этом качестве работал он по договору с фирмой "Нидер электроникс" в Австрии. В душе Уве так и остался пилотом, он продолжал летать на легкомоторных самолетах, и намеревался в ближайшее время купить себе новенькую "Цессну".
Когда-то и я мечтал быть пилотом. Если бы не близорукость, я бы не поступал в университет, а похал бы куда-нибудь в Оренбург или в Армавир, где расположены известные училища военных летчиков. С такой предисторией я с удовольствием поддерживал оживленный треп с Уве о самолетах. Уве приятно наступил на мою патриотическую мозоль, заметив, что проектировщикам "Старфайтеров" было бы очень полезно пройти советскую школу авиастроения и поучиться у учеников профессора Жуковского. К моему восторгу "дедушка русской авиации" московский профессор Жуковский был авторитетом и на Западе, таким, что это имя знали и простые летчики. Далее я узнал, что "самый-самый" самолет всех времен был "Миг-15", прославившийся в корейской войне. Одна беда, этот самолет еще не знал гидроусилителей, и советские летчики должны были быть мускулистыми здоровяками, чтобы маневрировать на скоростной машине только за счет мускульной силы. Вообще русские летчики были в глазах пилотов бундесвера образцом. Все это ужасно распаляло мой дремавший где-то в глубинах души патриотизм.
После пятой или шестой водки за дружбу великих народов России и Германии Уве доверительно признался мне, что если бы, не дай Бог, ему довелось идти в воздушный бой, то он бы не испугался русского летчика, а сбил бы его. "Представь, что ты летишь в "Су-25", а я на "Ф-15". Представил? Так вот, я бы тебя сбил. И, слава Богу, что до такого не дошло". Самоуверенность Уве меня зацепила. "А теперь представь себе, Уве, что ты собираешься взлетать на своем "Ф-15". Представил? Так вот, Уве я не был бы летчиком, так как я артиллерист-ракетчик. И не успел бы ты взлететь, как твой самолет и самолеты твоих корешей, все твое аэродромное хозяйство вместе с пунктом управления, офицерской столовой, ангарами, складами, взлетно-посадочной полосой, подъездными путями и окружающими садами взлетело бы высоко и далеко в форме отдельных даже не атомов, а ионов, когда бы я послал на тебя свою 8К14, надежную как молоток. Слава богу, что до такого не дошло". Мы посмотрели друг на друга и дружно расхохотались. Он признался потом: "Если честно, надо молиться на Горбачева. Знаешь, как мы боялись Вашего империализма!". Я слегка возмутился: "Империализма боялись мы, только Вашего". В этой путанице понятий было решено подвести черту и выпить за Горбачева. Что мы и сделали.
Наша приятная беседа текла как по маслу. Мы моментом стали закадычными друзьями. Тогда я спросил, как ему удается дрессировать свои усищи. Они и к концу вечера безошибочно показывали горизонт, как будто внутри этих усов был спрятан какой-то секретный гироскоп. Уве внезапно посерьезнел и ответил: "Это долгая тема, давай ее лучше не будем трогать". У меня хватило такта не проявлять назойливость.

На следующий день Уве уехал к себе в Вену, а я стал расспрашивать Йорга, что это за супермен, этот Уве, что это у него за факирский дар укрощения усов, которые у всех нормальных усачей должны были бы свисать на плечи или на уши. Йорг подтвердил, что Уве - действительно супермен, но не в усах тут дело. Оказывается, Уве был, несомненно, самым лучшим немецким летчиком. У него феноменальная, просто нечеловеческая реакция, умопомрачительная кошачья координация тела и совершенное отсутствие страха. На мое замечание, что вчера он признавался, что боялся нашего империализма, Йорг ответил, что это совсем другой страх. Уве боялся нас генетическим страхом, ответственным за сохранение человеческого рода, как такового. Но он совершенно не боится там, где любой нормальный человек непременно струсил бы. После катапультирования каждый летчик теряет аппетит к летанию, а Уве катапультировался дважды, а аппетита к авиации не потерял. Уве падал с нераскрывшимся парашютом и хладнокровно приземлился на запаснике, как будто это так и надо. Попав в Австрию впервые, он первым делом стал на горные лыжи и тут же спустился по самому опасному склону, подсильному только самым отъявленным профессионалам-каскадерам. При этом Уве даже не упал - вот где проявилась его кошачья координация. Однажды он был где-то на арабском Востоке и попал туда, где европейцы обычно не ходят. Напавшим на него с ножами пятерым арабам понадобилось переливание крови: так их отделал бесстрашный Уве. Уве же им эту кровь и дал после благополучного окончания допроса в полиции. С Уве никто не может ездить в машине: свой 12-цилиндровый БМВ Уве считает чем-то вроде истребителя, подходящим для фигур высшего пилотажа. За всю жизнь торгового агента - а это минимум 70 тысяч километров в год - Уве не имел ни единой царапины на своих машинах. Тем не менее на него время от времени заключаются пари: доживет ли Уве до следующего Нового года. У него нет ни жены, ни стабильной подруги. Ни одно женское сердце не выдержало бы ожидать Уве, зная, на что он способен.
Уве опоздал родиться лет на пятьсот. Он был бы легендой во времена рыцарей рукопашного боя. В наше время он мог бы проявить себя во всей своей одаренности лишь в авиации, но его подвели американские создатели "Старфайтеров". Как торговый агент Уве - посредственность, на фирме его милостиво терпят, так как он своей фантастической внешностью и экстравагантностью поведения придает имиджу фирмы иногда полезный штрих.

Наша встреча с усачом Уве была единственной. У нас не было деловых точек соприкосновения, да и с Йоргом наши пути разошлись. Но усачи типа Уве продолжали сопровождать меня на ярмарках.

* * *

Я же говорю, что я - везунчик. Мне повезло познакомиться с еще одним усачом. Случилось это в Карлсруэ, в этом благодатном городе, где я прожил много приятных мгновений во время моих бесчисленных поездок в Германию. Мой приятель Гюнтер - известный в городе налоговый советник и аудитор - всегда был окружен интересными людьми с большими деньгами. Однажды Гюнтер со своими наиболее тесными приятелями надумал создать некоммерческую организацию для предоставления юридических, экономических, политических и маркетинговых консультаций. Такая организация была бы приятелям Гюнтера только обузой, но идея была глубже: развернув такой консультационный сервис, все участники этой организации могли бы пользоваться всеми плюсами от расширения базы доверительных контактов с полезными людьми. Консультации всегда могли делаться так, что, например, юрист Мюллер, входящий в группу, советует своему клиенту обратиться с просьбой о подписании срочного договора задним числом, для того, чтобы выкрутиться из спора с налоговой службой, к торговцу недвижимостью Хертелю. Хертель же, консультируя о перспективности покупки территории бывшей свалки, советует обратиться к эксперту по капиталовложениям из этой же группы доктору Ройберу- ну такая уж у него фамилия (Ройбер по-немецки - разбойник) - а доктор Ройбер посылает за платной консультацией к юристу Мюллеру и так далее. Входил в эту группу и специалист по эзотерическим вопросам Хандмайер, который трепетал перед моей то ли львовостью, то ли львиностью - тут мое чувство родного языка не срабатывает и не может найти слово, обозначающее качество, связанное с фактом моего рождения под зодиакальным знаком льва. Видимо, на Руси не пользовалась эта астрологическая премудрость почитанием, а лешие, кикиморы и домовые вполне удовлетворяли духовные запросы наших предков. Всех участников этой группы я уже знал, кроме доктора Ройбера. Читатель может уже догадаться, что я тоже вошел в эту группу как знаток таинственной славянской души, и что незнакомый мне пока доктор Ройбер окажется усачом.
Да, именно так оно и было. Однажды летним вечером в роскошном бюро Гюнтера собралась наконец-то вся группа консультантов, чтобы торжественно подписать учредительные документы о создании некоммерческой организации, гордо названной институтом деловой активности. Все консультанты были из разных городов, только Гюнтер и юрист Мюллер были из Карлсруэ. Торговец недвижимостью Хертель жил в Дортмунде, эзотерических дел мастер, владелец китайских лечебниц и освященных буддистскими монахами роскошнейших домов отдыха в сказочно красивой долине Неккара Хандмайер жил недалеко - в Гейдельберге, банковский эксперт доктор Штиллер жил в Швейцарии, я жил дальше всех - в долукашенковском Минске. Доктор Ройбер приехал из города немецких ростовщиков и ювелиров - Аахена. Я спустился в бюро вместе с Гюнтером из его квартиры, расположенной этажом выше. При входе я уловил знакомый аромат, точнее сказать вонь, тонкой сигарки - такие сигарки курил Уве. Воспоминание об Уве на миг шевельнулось в моем мозгу. Открыв двери бюро я увидел из-за спинки обитого кожей высокого кресла кончик того самого веретенообразного горизонтального уса, не видя самого усача. Сердце мое дрогнуло от предчувствия встреч с Уве. Увы, поднявшийся из-за кресла усач им не был. Он был заметно постарше. "Доктор honoris causa Ройбер" - представился усач. Усач был чуть меньшей комплекции, чем Уве, но имел поразительно много общего с ним: в его сухопаром теле ощущалась такая же отличная физическая форма, взгляд его был такой же, как и у Уве - смелый и дерзкий и одновременно какой-то очень важный. Нет, все дело, конечно же, в усах: это они делали их одинаковыми. Какие у них будут глаза, если их побрить, я просто не берусь сказать. В отличие от Уве, доктор Ройбер был до крайней степени опален явно не европейским солнцем и по цвету лица не уступал загорелым индусам.
Я не буду останавливаться на наших делах, это в самом деле неинтересно. Гораздо интереснее познакомиться с почетным доктором Массачусетского технологического института - так стояло на его визитке - Ройбером. Я спросил его, какое отношение он имеет к этой знаменитой кузнице научно-инженерных кадров для Америки. Доктор Ройбер с достоинством ответил - самое прямое: он организовал сафари в национальном парке в Кении для двух Нобелевских лауреатов, один из которых преподает в этом институте. Как раз этот-то профессор мог погибнуть под разъяренным слоном, если бы не точный выстрел Ройбера разрывной пулей между глаз слона. Я недолго строил логическую цепочку от этого леденящего душу эпизода в Центральной Африке до его обожженного вида: "Видимо, Вы часто бываете в Африке?". Оказалось, что наш специалист по капиталовложениям добивается инвестиций одним надежным способом: он приглашает колеблющегося инвестора на сафари, очаровывает его тамошними красотами, доводит его до состояния, близкого к обмороку от страха при близком контакте со слоном или со львом, а потом спасает своего попутчика точными выстрелами. Переживший катарсис потенциальный инвестор тут же соглашается инвестировать, полагаясь на это чудо хладнокровия и точного расчета. Таким образом, доктор Ройбер большую часть времени проводит в Африке.
Мне начало припадать знаменательным, что между усачом Уве и усачом Ройбером есть одно яркое сходство - оба они отчаянные храбрецы. Я стал раскручивать доктора Ройбера на охотничьи истории, но он стал отнекиваться, все равно мол де не поверю. О чем он охотно заговорил, узнав, что я родом из Сибири, так это о медвежьей охоте. Но узнав, что медведя в тайге надо долго искать, и что медведи у нас не выходят на оборудованные для охотников дороги, чтобы их там в обстановке полного комфорта подстрелили и погрузили на джип, потерял интерес к Сибири: вначале надо увеличить поголовье медведей и построить дороги в тайге. С большим удовольствием говорил он о стрелковом оружии, очень высоко отозвавшись об автомате Калашникова русского производства: с таким оружием не страшно и стадо слонов вместе со львами! Но с китайским Калашниковым он не пошел бы и на уток - никакой надежности! В его арсенале - а как иначе назвать его коллекцию всевозможных винтовок, дробовиков и автоматов - есть десятки единиц, с которыми он имел реальный охотничий опыт.
Я попытал счастья и насчет искусства укрощения этих чудо-усов. И тут мне стало уже совсем не по себе. Доктор Ройбер как пароль произнес ту же фразу: "Это долгая тема, давайте ее лучше не будем трогать". Я в изумлении смотрел на почетного доктора-усача и увидел в его глазах жуткий холодок. Я явно коснулся чего-то запретного, чего-то тайного, о чем не должны знать все прочие смертные, не способные стать усачами.
Когда наша консультационная группа разъехалась, я еще задержался у Гюнтера и спросил его напрямую, что это за чертовщина с этими сверхусами. Гюнтер с пониманием посмотрел на меня и ответил: "Ты не первый, кто хочет в этом разобраться. И ты не первый, кто должет будет смириться с тем, что это какая-то тайна, разобраться в которой не суждено никому". На взгляд Гюнтера, доктор Ройбер - несомненно, чемпион мира по охоте на крупных и опасных хищников. Он меток, как цирковой снайпер, реакция его мгновенна, хладнокровие и самообладание просто легендарны. Его охотничьи трофеи ни с чем не сравнимы. Его деловой трюк с обработкой клиентов на сафари срабатывает без малейшего сбоя. Я рассказал Гюнтеру об отчаянном патологическом смельчаке Уве. Гюнтер с оживлением подтвердил, что и доктор Ройбер патологически смел. Он не знает страха вообще. И он рассказал историю, что несколько лет назад эзотерик Хандмайер попал в переплет с итальянской мафией. Он должен был заплатить мафии огромные откупные, иначе ему грозила смерть. Хандмайер бросился к своим партнерам с мольбой о помощи. Доктор Ройбер, выслушав Хандмайера, сказал, что он пойдет на передачу денег вместе с ним. Каким-то образом бандиты согласились на присутствие Ройбера - возможно надеялись на дополнительные барыши. Встреча кончилась тем, что Хандмайер и Ройбер вернулись с тем же чемоданчиком денег, а мафия навсегда исчезла из жизни эзотерика Хандмайера. Хандмайер рассказывал потом, что все прошло на удивление просто. Ройбер взял на себя ведущую роль и запретил Хандмайеру открывать рот. Потом Ройбер посмотрел, не спеша, на рэкетиров и что-то им сказал на итальянском языке (доктор Ройбер, как подлинный аахенский купец свободно говорит на 5 языках, в том числе и на итальянском), сопровождая свои слова пристальным взглядом прямо в глаза всем трем рэкетирам поочередно. Внешне это напоминало сеанс гипноза. Рэкетиры встали и, вежливо кланяясь, удалились. Вся компания вокруг Хандмайера засыпала потом Ройбера вопросами, ну что же ты им сказал? Ройбер с некоторой неохотой ответил, что он пообещал им лично устроить такую жуткую месть за своего партнера Хандмайера, что им захочется немедленно умереть, чтобы ее не испытать. При этом он посмотрел им в глаза, чтобы они поняли, что он не шутит. И они, очевидно, поняли.

* * *

Как и с Уве я больше не встречался с доктором Ройбером. Наш замечательный консультационный институт не приобрел славы из-за банальной причины. Наш банковский специалист швейцарец доктор Штиллер оказался матерым банковским мошенником. Его арестовали когда он успел втянуть моего приятеля добряка Гюнтера в непроглядные операции, в результате которых и Гюнтер оказался за решеткой, поплатившись за доверчивость. И я давно уже не езжу в Карлсруэ...

Странные совпадения в образах двух усачей - Уве и доктора Ройбера - их неземная храбрость и невероятные физические данные объединяют их поразительно. И как-то меня осенило. Наверняка они входят в какую-то секретную лигу феноменов, для которых эти особые веретенообразные усищи - какой-то сверхпатент безизвестного брадобрея - являются опознавательным признаком-паролем. Сколько их, этих супергероев с гигантскими усищами-веретенами? Я их видел по-крайней мере полдюжины. Встречались они только на ярмарках. Значит, они, главным образом - купеческого сословия, к которому без сомнения относятся и Уве, и доктор Ройбер. А не возникали ли в рядах когдатошней чудо-ярмарки в Нижнем Новгороде такие же усачи? Я думаю, что они там были непременно. И уже тогда существовала их загадочная лига.

С той поры прошло восемь долгих лет. В когорте усопших усатых борцов с демократией объявился, пока еще живой, еще один усатый. Накуролесить ему по-настоящему пока не удалось, но чем черт не шутит - замашками он тем усопшим не уступает, да и безграмотностью - обязательным атрибутом подлинного борца с демократией - он их далеко заткнет за пояс. Ведь именно благодаря его нововведениям, я живу теперь далеко-далеко от своей многострадальной и любимой - это осознаешь по-настоящему лишь издалека - родины и безуспешно пытаюсь противостоять напору воспоминаний, рвущихся на бумагу.